Интервью с гуру фьючерсов Рэнди Маккей, Интервью с гуру фьючерсов Рэнди Маккей . Часть 1 Опции

[fxmen]

Интервью с гуру фьючерсов Рэнди Маккей

РЭНДИ МАККЕЙ

ТРЕЙДЕР-ВЕТЕРАН

Существует немного трейдеров фьючерсами, прошедших путь от открытия счета в несколько тысяч долларов до прибылей в десятки миллионов долларов. Тех, кто смог сохранить свои выигрыши, еще меньше. А если мы теперь добавим такое качество, как 20-летняя история в высшей степени последовательной прибыльности, мы сократим это число примерно до числа республиканцев, поддерживающих Тедди Кеннеди. Рэнди Маккей (Randy McKay) является одним из этих немногих людей (то есть последовательно успешных трейдеров — я не знаю, каковы его политические пристрастия).

Начало торговой карьеры Маккея совпало с рождением торговли валютными фьючерсами. Хотя сейчас фьючерсы на курсы валют стали одними из наиболее активно торгуемых фьючерсных рынков, в первые годы после своего появления это был практически неликвидный рынок. В те дни торговля валютными фьючерсами на бирже была настолько спокойной, что в списке ежедневной активности, осуществлявшейся в яме, торговля была, вероятно, на третьем месте после чтения газет и настольных игр. И все же, несмотря на то, что само выживание рынков валютных фьючерсов было в начале под сомнением, успех Маккея как трейдера никогда сомнений не вызывал. Несмотря на отсутствие активности, Маккей смог уже в первый календарный год занятия этим бизнесом превратить свои первоначальные 2000 долларов в 70 000 долларов (фактически это был 7-месячный период времени).

Маккей продолжил свой успех, делая в каждом году больше денег, чем в предыдущем. Этот стереотип стабильного ежегодного увеличения прибыли был нарушен, когда Маккей решил переключиться с торговли в зале на торговлю дома. Он, однако, быстро приспособился и уже на второй год торговли из дома зарегистрировал свою первую прибыль, превысившую миллион долларов. Маккей продолжал увеличивать свои выигрыши каждый последующий год вплоть до 1986 года, когда он понес свой первый торговый убыток. До этого момента он в течение семи лет зарабатывал более миллиона каждый год.

На протяжении всей своей торговой карьеры Маккей получал прибыль по своему торговому счету 18 из 20 лет. Консервативная оценка суммы его общей прибыли составляет десятки миллионов. Маккей также управлял несколькими счетами для членов своей семьи и друзей. Два самых старых счета, открытых в 1982 году со стартовым капиталом в 10 тыс. долларов, принесли совокупную прибыль свыше одного миллиона долларов каждый.

Несмотря на свой огромный успех на рынках, Маккей ведет себя очень скромно. Вплоть до недавнего времени даже внутри самой отрасли о нем слышали лишь немногие, включая меня. Маккей, однако, решил вступить в мир управления капиталом, а этот переход требует, по меньшей мере, чуть более высокой общественной известности.

Это интервью было взято в офисе Маккея во время торговой сессии. Хотя Маккей в ходе интервью отвлекался на торговлю, он, казалось, был полностью сосредоточен на нашей беседе, за исключением тех моментов, когда он принимал фактические торговые решения. Маккей показался мне чрезвычайно открытым в вопросах о своем личном опыте и своем мыслительном процессе в отношении рынков.



— Как вы впервые познакомились с этим бизнесом?
— В 1970 году я вернулся с военной службы во Вьетнаме...

— Прежде чем вы продолжите, позвольте спросить, вас призвали или вы пошли добровольцем?
— Меня призвали. Когда я учился на втором курсе колледжа, я научился играть в бридж и буквально помешался на этой игре. Я играл день и ночь и пропускал все занятия. Мои прогулы привели к тому, что я получил шесть «неудов». Меня исключили за неуспеваемость, и я был немедленно призван в морскую пехоту.

— Я не знал, что в морскую пехоту направляли по призыву.
— Как правило, так не делалось. Однако было два месяца в 1968 году — апрель и май, — когда им разрешили взять 8 тысяч призывников.

— Вы не пытались открутиться от призыва?
— Этот призыв не был для меня неизбежным. Мой отец был полковником резервистов, и он легко мог найти мне какую-нибудь непыльную работенку в резерве.

— Почему же вы тогда сделали такой выбор?
— В то время я полагал, что служба является моим долгом. Думаю, я был слишком консервативным. Я считал, что если пользуюсь правами американского гражданина, то должен нести и обязанности.

— У вас были в то время какие-то личные мнения по поводу войны?
— Я думал, что эта война была глупой, но считал, что коль скоро мы сами избрали своих лидеров, теперь они принимают обязательные для нас решения.

— Вы говорите об этом так, как если бы это было делом гражданской ответственности.
— Именно так я и думал до Вьетнама. Во время и после войны мои чувства серьезно изменились.

— Каким образом?
— Одним из ощущений, которые останутся со мной навсегда, было нахождение в карауле, что время от времени приходилось делать всем вне зависимости от выполняемой работы. Я иногда слышал шум в кустах и думал: «Что это?» Конечно, наихудшей вероятностью было, если бы это подбирался враг, чтобы попытаться меня подстрелить. Я, бывало, думал про себя: «Это враг; я очень хочу убить его». Затем я думал о том, кто же там действительно находится. Это был, вероятно, такой же молодой парнишка, как и я. Меня лично он не ненавидел, он лишь выполнял то, что велели ему делать командиры — как и я. И я, помню, думал: «Что же это такое? Ведь он такой же молодой парень, так же испуганный, как и я, и он пытается убить меня, а я пытаюсь убить его».

Я начал понимать, что война — это сумасшествие. Ведь не было ни малейшего смысла в том, что страны пытаются урегулировать политические разногласия, посылая своих детей убивать друг друга, и тот, кто убьет больше народу, получит взамен кусок земли. Чем больше я находился во Вьетнаме и чем более личный характер приобретал мой опыт, тем более отчетливо я начинал понимать, что война — это сумасшествие.

— Это звучит так, как если бы война сделала из вас пацифиста.
— Во многом так оно и есть.

— А как остальная часть вашего подразделения? Были какие-то преобладающие настроения в отношении войны?
— Чувства у нас были самые разнообразные, но большинство склонялось скорее на сторону «ястребов». Большинство из них думало, что дело наше правое, что мы находились там, чтобы помочь освободить этих людей от коммунизма. Я не знаю, они просто пытались себя в этом убедить или действительно верили в это по-настоящему.

— А вы не ссорились из-за различий в ваших убеждениях?
— Я старался избегать этого. Вы должны помнить, что морские пехотинцы почти все были добровольцами, значит, люди, которые там находились, верили в то, что они делали. Прошлое их очень сильно отличалось от моего. Лишь немногие из них получили высшее образование. Кое-кто вышел из уличных банд. А некоторые очутились там даже потому, что судья предоставил им выбор между тюрьмой и отпущением на поруки при условии, что они отправятся воевать.

— Вы чувствовали себя не на своем месте?
— Я чувствовал себя очень не на своем месте. Я служил в артиллерийском подразделении. Каждый час мы получали сводки погоды, которые должны были использовать для расчета сложного коэффициента поправки. Мы заполняли специальную форму, указывая направление и скорость ветра, плотность воздуха, температуру, вращение Земли и другие факторы, а затем производили математические расчеты с целью получения итогового коэффициента. Каждый раз, когда поступала сводка погоды, у нас происходило что-то вроде игры, где нужно было как можно быстрее рассчитать этот коэффициент. До меня рекорд скорости составлял девятнадцать секунд. На второй день своего пребывания там я побил рекорд и в конечном счете снизил время до девяти секунд. Я думал, что это было страшно весело, и совсем не понимал, что тем самым наживал себе кучу врагов.

Люди, служившие там, предпочитали, чтобы новички были невежественными, чтобы они могли чувствовать, что помогают им подтянуться. А тут появился я, тоже новичок, но из колледжа и при этом делаю все лучше и быстрее, чем они сами. В первые же четыре месяца я получил три повышения по службе, что у морских пехотинцев было делом неслыханным. И все это получалось как-то нехорошо. Потребовалось какое-то время, но в конце концов я понял, что статус умника из колледжа приносит мне гораздо больше вреда, чем пользы. И я постарался больше смешаться с коллективом, хотя и с умеренным успехом.

— А бывали ли ситуации, когда ваше подразделение оказывалось непосредственно под огнем?
— Да, конечно. Нас обстреливали из гаубиц и ракет почти через день, кроме того, бывали десятки случаев, когда нам приходилось сражаться врукопашную с солдатами, пытавшимися захватить наши позиции. Однако в основном самую большую опасность представляло то, что артиллерийские подразделения были главной целью для северовьетнамских войск и Вьетконга.

— Какова была эмоциональная реакция на переход от цивилизованной жизни к ситуации, где ваша жизнь почти ежедневно подвергалась опасности?
— Таких реакций у человека две. Первая — страх. Помню, как мы высадились из самолета в Дананге, вокруг стояла пальба, и нас быстро засунули на заднее сиденье джипа. Пока мы ехали в базовый лагерь, непрерывно слышались выстрелы. С собой у нас было оружие, но раньше нам стрелять в людей не приходилось. Я был совершенно напуган.
А через несколько месяцев главным чувством стал не страх, а тоска. После того, как вы привыкаете к мысли, что вас могут убить, вы оказываетесь перед лицом 16-часового рабочего дня в абсолютно ужасных условиях. То стояла 40-градусная жара при страшном пыльном ветре, то во время сезона муссонов вы оказывались по колено в грязи и замерзали, даже если температура была 10-15 градусов.

— То есть через некоторое время страх рассеялся?
— Страх есть всегда, но к нему привыкаешь. Бывало даже так, что бой становился почти желанным, потому что помогал развеять тоску. Я не хочу, чтобы это звучало как какая-то чепуха — некоторые из моих друзей были убиты в этих боях или потеряли руки или ноги, — но после нескольких месяцев тоска стала гораздо большей проблемой, чем страх.

— Вам случалось бывать в рукопашном бою, где вы знали, что кого-то убили сами?
— И да, и нет. Я знаю, что убивал людей, но не было таких конкретных примеров, чтобы я выстрелил, и кто-то упал. Перестрелка — это совсем не то, что показывают по телевизору. Вы не стреляете одиночными в какие-то конкретные цели, а просто ставите винтовку на автоматический огонь и разбрасываете во все стороны как можно больше свинца. Я знаю, что убивал людей из своей винтовки, и, конечно, теми снарядами артиллерийскими, которые направлял, но, к счастью, мне не довелось пережить зрелища, когда человек истекает кровью и умирает от моей пули. И я очень благодарен за это. Мне сих пор снятся кошмары, но уверен, что кошмары мои были бы гораздо хуже, случись мне такое пережить.

— Кошмары из-за того, что вы были орудием смерти или потому что вы подвергались угрозе смерти?
— Кошмары из-за угрозы смерти. Я по сей день вижу один кошмар, в котором за мной гонятся люди с винтовками. Ноги мои вязнут, я не могу бежать достаточно быстро, и они меня настигают.

— Когда вы были во Вьетнаме, думали ли вы, что останетесь в живых?
— Я думаю, что в такой ситуации всегда придерживаешься оптимистичной точки зрения. Я считал, что, конечно, выживу, но многим из моих друзей это не удалось. Я знаю, что такое могло случиться и со мной. Но вы не можете целый год испытывать приступы волнения каждые тридцать секунд. В конечном счете, ум ваш заставляет вас привыкнуть к мысли о том, что вы можете умереть или потерять ногу, и вы живете дальше.

— Как изменил вас вьетнамский опыт?
— Главное изменение заключалось в том, что я превратился из человека, соблюдающего правила, в самостоятельно мыслящую личность. Когда я осознал, что руководители нашей страны не всегда хорошо понимают, что они делают, я стал гораздо более независимым.

—С учетом того, что вы выбрались из Вьетнама целым и невредимым, какой полезный опыт, по вашему ретроспективному мнению, вы оттуда вынесли?
— Полезным опытом были военная дисциплина и понимание того, что война — это сумасшествие. В остальном эти два года, в общем, пропали зря. Мы, бывало, пускались в философские споры с одним из членов подразделения по корректировке огня. Я доказывал, что предпочел бы проспать эти два года, а затем пробудиться, чем так вот пройти через весь этот опыт. Он утверждал, что опыт стоил того, чтобы его пережить.

— А что вы сейчас думаете?
— То же самое. Я считаю, что эти два года из моей жизни просто украли. Когда я был во Вьетнаме, то все остальное для нас называлось словом «мир»: «Что происходит в мире?» «Я хочу вернуться в мир». Мы считали, что нас забрали не просто из дома и от наших друзей, но и вообще из всего мира. Это было так, как если бы мы очутились в другом измерении.

— Я думаю, что день, когда вы уехали оттуда, был одним из лучших дней в вашей жизни.
— Безусловно! Я никогда не забуду этого чувства. Мне досталось место у окна. Когда я видел, как взлетная полоса в Дананге удаляется все больше и больше, я чувствовал, что лечу прямо на небеса.

— Боюсь, что мы немного отклонились от темы. Прежде чем я перебил вас, я спросил, как вы стали трейдером.
— Поскольку до отъезда во Вьетнам я не окончил колледж, мне нужна была работа, которая позволила бы мне одновременно продолжить свое образование. Мой брат Терри был брокером торгового зала на Чикагской товарной бирже {Chicago Mercantile Exchange, СМЕ). Он устроил меня на работу посыльным в торговом зале, что позволяло мне работать по утрам, а после обеда посещать колледж и заниматься по вечерам. Я проработал посыльным пару лет, не имея абсолютно никакого намерения заниматься впоследствии этим делом или вообще каким-либо бизнесом. Я учился на врача-психолога.

— Очевидно, что в какой-то момент ваше настроение изменилось. Что произошло?
— В 1972 году, как раз в то время, когда я оканчивал колледж, СМЕ открыла у себя новое подразделение— международный валютный рынок (International Monetary Market, IMM) для торговли валютами. В то время места на СМЕ продавались по 100 тыс. долларов, что примерно равно нынешним 500 тыс. долларов. Цена такого места была для меня настолько астрономической величиной, что возможность стать трейдером торгового зала не представлялась мне даже отдаленно. Но когда было открыто подразделение IMM, они, стремясь поскорее заполнить торговые ямы, продавали места в нем только лишь по 10 тыс. долларов. Они также раздали всем своим старым членам несколько мест на IMM бесплатно. Будучи членом биржи, мой брат получил одно из таких бесплатных мест. Ему оно тогда не особенно было нужно, и он спросил меня, не хотел бы я временно им попользоваться.

Работая в торговом зале, я начал интересоваться механикой рынка. Мне всегда нравилось иметь дело с числами и играть в разные стратегические игры, такие как бридж и шахматы. Мне нравилось смотреть, как колеблются цены, и пытаться предсказать рынок. Я подумал, что торговля может оказаться интересным занятием.

— Вы сказали, что учились, чтобы стать профессиональным врачом-психологом. Видите ли вы какую-нибудь связь между психологией и рынками?
— Собственно говоря, да. Пока я в течение тех двух лет работал в торговом зале, я понял, что цены двигаются в зависимости от психологии людей, которые торгуют. Вы могли воочию видеть на рынках возбуждение, жадность и страх. Я нашел, что очень интересно следить за настроениями клиентов и смотреть, как их эмоции превращаются в ордера и, в конечном счете, в движение цен на рынке. Я был совершенно очарован этим процессом. И я решил принять предложение брата. Он дал мне право пользования своим местом и одолжил мне 5000 долларов. Я положил 3 тыс. в банк, чтобы жить на эти деньги, а 2 тыс. использовал в качестве торгового счета.

— Насколько я помню, валютные фьючерсы не очень активно торговались в первые пару лет.
— Совершенно верно. В первые несколько недель торговля контрактами шла довольно активно, но когда новизна их потускнела, ликвидность рынка практически истощилась. В попытке поддержать рынок на плаву президент биржи Лео Меламед, тот самый, который придумал валютные фьючерсы и возглавил их введение, каждый день задерживал трейдеров в ямах фьючерсов крупного рогатого скота после того, как эти рынки закрывались, и уговаривал их торговать в валютной яме. В результате весь день рынки валютных фьючерсов были абсолютно мертвы, но затем происходил небольшой всплеск активности после закрытия рынков крупного рогатого скота. Большую часть дня, однако, мы просто сидели и играли в шахматы и нарды.

— А как вам вообще удавалось торговать на рынке во время этих лет минимальной ликвидности?
— От некоторых брокерских домов поступало немного лимитных ордеров (ордеры покупки или продажи с указанием конкретной цены исполнения). В те дни цены еще по старинке писались на меловой доске. Если я видел, что кто-то покупает все предложения по швейцарскому франку, я покупал предложения по немецкой марке. Я не имел, однако, ни малейшего представления о том, в каком направлении может пойти общий рынок. В среднем я проводил две сделки в день.

— Это выглядит не слишком внушительно. С учетом очень ограниченной ликвидности рынка, сколько вы зарабатывали своей торговлей?
— Валютные торги начались в мае 1972 года. К концу этого календарного года я сделал 70 тыс. долларов, что было сверх самых диких моих мечтаний.

— Удивительно, что вы смогли сделать так много на таком на неактивном рынке.
— Так оно и есть. Частично это объясняется тем, что неэффективность цены в те дни была очень велика из-за страшного невежества в отношении валютных рынков. Например, мы даже не знали, что банки торговали на форвардных валютных рынках, которые по сути были точным эквивалентом фьючерсов.

— Продолжился ли ваш успех после того первого года? Были ли у вас какие-то судьбоносные сделки во время первых лет торговли?
— Я читал другую вашу книгу (Market Wizards). Я глубоко уважаю многих трейдеров, которых вы проинтервьюировали. Многие из них рассказали о том, что им пришлось два-три раза разориться, прежде чем они смогли добиться успеха. У меня не было такого опыта. Не хочу выглядеть самонадеянным, но успеха в торговле я добился с самого начала. А поворотным пунктом для меня стала сделка, которая перевела меня из трейдера, торгующего по 20—40 лотов, в трейдера, торгующего сотнями контрактов.

В 1976 году британское правительство объявило, что не позволит фунту торговаться выше уровня 1,72 доллара. Они были озабочены тем, что сильный фунт приведет к увеличению импорта. В то время фунт торговался где-то в районе 1,65. К моему удивлению, рынок отреагировал на это объявление, немедленно подскочив до 1,72 доллара. Затем фунт снова упал до 1,68 и снова подскочил до 1,72 доллара. Каждый раз, когда он достигал 1,72 доллара, он падал назад, но каждый раз на все меньшую и меньшую величину. Ценовой диапазон постепенно сокращался до тех пор, пока фунт не стал торговаться очень узко прямо чуть ниже уровня 1,72 доллара.

Большинство людей, которых я знал, говорили: «Ему не позволят подняться выше 1,72 доллара. Мы можем продавать его совершенно спокойно. Это сделка, совершенно лишенная риска». Я же смотрел на вещи по-другому. Для меня рынок выглядел так, как если бы он был ограничен восходящим лимитом. (На многих фьючерсных рынках максимальное внутридневное изменение цены ограничивается определенным лимитом. Под «восходящим лимитом» (limit-up) понимается повышение цены до этой величины. Когда естественная равновесная цена рынка располагается выше этой лимитной цены, рынок блокируется на этом лимите — т. е. торговля фактически прекращается. Причина этого в том, что на уровне лимитной цены существует большое количество покупателей, но почти отсутствуют продавцы.)

Я чувствовал, что раз правительство объявило, что не собирается пустить цену выше определенного уровня, а рынок при этом не упал, это указывало, что должен существовать огромный спрос. И я сказал себе: «Это, должно быть, та самая единственная в жизни возможность». До этого времени самая большая позиция, которую я когда-либо открывал, составляла 30-40 контрактов. Я открыл длинную позицию по британскому фунту на 200 контрактов.

Хотя умом я был убежден, что прав, я был ужасно, до смерти напуган, потому что эта позиция была гораздо больше, чем все, чем мне приходилось торговать ранее. В те дни не было Reuters или какой-то другой подобной службы, предоставляющей наличные рыночные котировки по валютам. И я так нервничал из-за этой своей позиции, что каждый день просыпался в пять утра и звонил в Банк Англии, чтобы получить котировку. Я бормотал им что-нибудь о том, что я трейдер из Citibank или Harris Trust, и мне срочно нужна котировка. Обычно я разговаривал с каким-нибудь клерком, который думал, что я важная шишка, и давал мне котировки.

Как-то утром я позвонил из кухни у себя дома, и когда спросил клерка о котировке, он ответил: «Фунт стоит 1,7250 доллара». Я сказал: «Что? Вы имеете в виду 1,7150 доллара, не так ли?» «Нет, — ответил он. — 1,7250 доллара».
И я понял, что вот оно, случилось. К тому времени я вовлек в эту сделку своего брата и ряд друзей и был так взволнован, что позвонил им всем, чтобы сообщить эту новость. Я был настолько уверен в сделке, что даже прикупил еще несколько контрактов для себя. А затем просто сидел и смотрел, как рынок мчится вверх до уровня 1,90 доллара.

— Сколько потребовалось рынку, чтобы подняться на такую высоту?
— Три или четыре месяца.

— А у вас не было соблазна раньше зафиксировать прибыль?
— После того, как рынок пробил уровень 1,72 доллара, как будто вода прорвала дамбу. Я знал, что впереди будет большое движение.

— Почему вы решили, что 1,90 доллара — это правильный уровень для выхода?
— Я подумал, что, поскольку это круглое число, там будет сильное психологическое сопротивление. Кроме того, уровень 1,90 доллара был важной точкой на графиках при предыдущем движении вниз.

День, когда я закрыл позицию, был одним из самых волнующих дней моей жизни. Всего мне нужно было продать 1400 контрактов, поскольку я затащил в эту позицию всех, кого только знал. Тем утром казалось, что весь мир покупает, включая арбитражеров. Я направился в яму и начал выбивать все биды. Всего мне потребовалось примерно 45 минут. Я был так взволнован, что ошибся и продал на 400 контрактов больше, чем было нужно. Когда влияние моей продажи, наконец, достигло банковского рынка, фунт рухнул примерно на сотню пунктов. В итоге и на этих 400 контрактах я тоже сделал деньги.

— Какая часть этих 1400 контрактов была вашей собственной позицией?
— Примерно 400 контрактов.

— А сколько вы в итоге заработали на этой сделке?
— Примерно 1,3 млн долларов.

— Насколько я понимаю, до этого момента ваша максимальная прибыль была ниже 100 тыс. долларов.
— Правильно. Но самое важное в этой сделке было то, что она превратила меня в трейдера, работающего с сотнями лотов. Одной из моих целей в то время было как можно быстрее стать крупным трейдером, потому что я чувствовал, что бизнес шел очень уж легко, и так не могло продолжаться до бесконечности. К счастью для меня, я понял это тогда, потому что торговля сейчас гораздо более трудна, чем она была в то время.

— Вы имеете в виду понимание того, что тогда были по-настоящему хорошие дни для работы на рынке?
— Правильно. Многие из людей, которых я знал, тратили деньги так же быстро, как делали их, исходя из того, что смогут и дальше до бесконечности делать такую же прибыль. Напротив, я полагал, что когда-нибудь таких возможностей больше не останется.

— И когда же все изменилось?
— Рынки начали становиться труднее в 1980-х годах. Высокая инфляция 1970-х привела к сильному движению цен и активному участию публики в работе рынков. Тенденция к снижению инфляции в 80-е годы означала, что крупных движений будет меньше, и что движения цен будут иметь тенденцию становиться более беспорядочными. Кроме того, все чаще и чаще цена начинала двигаться вниз, что приводило к снижению активности публики, потому что публика всегда любит длинные позиции. Поэтому в результате на рынке оказывалось все больше и больше профессионалов, торгующих друг против друга.

— А как обстоят дела сегодня (в 1991 году — прим. пер.), когда доля профессионалов в общей торговой активности стала еще больше, а темпы инфляции остаются низкими? Стала ли торговля еще более трудной?
— Торговля не только стала гораздо более трудной, но она также изменилась. В 1970-е годы движения цены были настолько большими, что все, что вам требовалось сделать, это успеть открыть позицию. Выбор времени не имел такого критического значения. Теперь уже недостаточно исходить из того, что, коль скоро вы торгуете в направлении тренда, вы сделаете деньги. Конечно, вам по-прежнему нужно следовать тренду, потому что это увеличивает шансы в вашу пользу. Но вы также должны уделять гораздо больше внимания тому, когда вы выходите на рынок и когда уходите с него. Я бы сказал так: в 1970-е годы на прогноз приходилось 90%, а на исполнение — 10%, а сегодня на долю прогноза приходится только 25%, а на правильное исполнение — 75% успеха.

— Вы дали хороший пример прогноза в сделке по британскому фунту, о которой рассказали ранее. Но не могли бы вы обобщить ваш подход к предсказанию цен?
— Я слежу за поведением рынка, используя в качестве точки отсчета фундаментальные факторы. Я не использую эти фундаментальные факторы в общепринятом смысле. То есть я не думаю: «Предложение слишком велико, и рынок пойдет вниз». Я скорее смотрю на то, как рынок реагирует на эту фундаментальную информацию.

— Приведите мне конкретный пример.
— На протяжении последнего года или, может, двух лет мы переживали жестокую рецессию — вероятно, худшую, чем признает правительство, — худший упадок рынка недвижимости со времен Великой депрессии, а также войну.
Кроме того, рынок должен был быть особенно уязвимым после девятилетнего роста. Но эти отрицательные факторы не смогли привести к значительному падению рынка, и мы по-прежнему торгуемся чуть ниже исторических максимумов. Тот факт, что фондовый рынок оказался значительно сильнее, чем должен был быть, говорит мне, что, по всей вероятности, он пойдет вверх.

— Не могли бы вы привести мне другой пример?
— Накануне начала воздушной войны США против Ирака золото торговалось вблизи критически важного уровня 400 долларов. В ту ночь, когда наши самолеты начали атаковать, золото на дальневосточных рынках повысилось с 397 долларов до 410, а вечером закрылось на уровне примерно 390 долларов. Таким образом, золото пробилось через критический уровень 400 долларов, начав рост, которого все ожидали, но завершило вечер значительно ниже, несмотря на тот факт, что Соединенные Штаты только что вступили в войну. На следующее утро рынок открылся со значительным понижением и в последующие месяцы продолжил движение вниз.

— Есть еще какие-нибудь примеры?
— В течение прошлого лета цены на сою торговались на относительно низких уровнях, чуть ниже 6 долларов. В ближайшей перспективе мы ожидали засуху в разгар приближавшегося сезона роста, и, кроме того, происходило значительное улучшение отношений с Советским Союзом, что увеличивало шансы на рост продаж зерновых в эту страну. Продажи на экспорт и угроза засухи всегда были двумя главными факторами повышения цен. Здесь же у нас в одно и то же время имели место оба этих фактора, а цены оставались на относительно низких уровнях. Соя не только не смогла достичь чего-то большего, чем краткосрочный умеренный рост, но цены даже немного опустились. В этом контексте недавнее падение цены до уровня 5,3 доллара было почти неизбежным. Если цены не могли продолжить свое повышение в условиях ожидания больших экспортных поставок в Советский Союз и угрозы засухи, то что могло заставить рынок расти?

— Помимо сделки по британскому фунту, о которой мы поговорили ранее, какие еще сделки выделяются в вашей 20-летней карьере особенно?
—Одной из моих любимых сделок была короткая продажа канадского доллара с уровня примерно 85 центов до менее 70 центов в начале 1980-х годов. До последнего времени канадское правительство не проводило агрессивных интервенций в поддержку своей валюты. В очевидные моменты (например, 120 по отношению к доллару США, 130, 140) оно, конечно, в течение нескольких дней проводило интервенции, а затем отпускало канадский доллар в свободное плавание. Это было очень легкое движение. Я держал от 1000 до 1500 контрактов на протяжении почти всего этого снижения, продолжавшегося пять лет.

— Послужил ли тот факт, что правительство проводило интервенции с целью поддержки канадского доллара, подкреплением этой сделки? Иными словами, не пытаетесь ли вы торговать в направлении, противоположном интервенциям центральных банков?
— Безусловно. Конечно, нужно проявлять осторожность в ситуациях, где интервенция может быть очень сильной. Но, как я говорил, в то время интервенции в поддержку канадского доллара не были сильными. Эта государственная политика, однако, в процессе движения цены, о котором я рассказываю, изменилась.

В конце концов канадский доллар опустился до 67 центов. Затем однажды он открылся сразу на 120 пунктов выше. На следующий день он открылся еще на 120 пунктов выше. Мои прибыли в каждый из этих дней уменьшались более чем на 1 млн долларов, что несколько пробудило меня от спячки. На третий день Reuters опубликовало сообщение, в котором цитировало премьер-министра Мал-руни, и там было сказано примерно следующее: «Мы не позволим чикагским спекулянтам определять стоимость нашей валюты. Наша валюта солидная, и мы не позволим ей обесцениться из-за кучки шулеров». Вот так.

— Как я понимаю, в этот момент вы вышли из игры?
— Верно. На этом все и закончилось. Когда сделка шла легко, я хотел в ней оставаться, а когда все изменилось, я захотел выйти. Это часть моей общей философии торговли: я стремлюсь ухватить наиболее легкую часть.

— Как вы определите эту «легкую часть»?
— Это основная часть движения. Обычно в начале движения цены торговать трудно, потому что вы не уверены, правы ли вы в отношении тренда. В конце тоже трудно, потому что люди начинают забирать прибыль, и рынок становится очень неустойчивым. А вот середина движения и есть то, что я называю легкой частью.

— Иными словами, меньше всего вас интересуют разворотные точки рынка.
— Правильно. Я никогда не пытаюсь купить на дне или продать на пике. Даже если вам удается поймать дно, рынок может годами болтаться на этом уровне, связывая ваш капитал. Вам совершенно не нужна эта позиция до тех пор, пока не начнется движение. Нужно ждать, когда движение наберет скорость, и только тогда выходить на рынок.

— Т. е. вы считаете, что многие трейдеры совершают ошибку, когда тратят слишком много усилий, пытаясь купить на дне и продать на пике?
— Совершенно верно. Они пытаются навязать рынку свое собственное мнение относительно того, что произойдет. Правильнее было бы следить за движением рынка.

— Ранее вы говорили о том, что стараетесь играть против интервенций центральных банков. Давайте поговорим о ситуациях, в которых такая интервенция является очень сильной. В ноябре 1978 года план Картера по спасению доллара, который был объявлен во время уик-энда, вызвал за ночь огромное падение иностранных валют. Насколько я понимаю, вы как трендовый трейдер, должно быть, имели накануне этого объявления длинную позицию.
— У меня была огромная длинная позиция, но я ликвидировал большую ее часть на неделю раньше.

— Я не понимаю. Что заставило вас ликвидировать часть позиции? Насколько я помню, заранее признаков какой-либо слабости не было.
— Восходящее движение замедлялось, а не ускорялось. Слабость рынка можно увидеть, даже когда цены продолжают идти вверх и достигают новых исторических максимумов. У меня была длинная позиция и по немецкой марке, и по британскому фунту. Я продал позицию по немецкой марке и оставил британский фунт.

— Можете ли вы описать, какой была ваша реакция в понедельник утром, когда рынки открылись со значительным падением?
— Я знал, что рынок откроется с резким падением задолго до открытия. Мне очень повезло, что я смог продать пару сотен контрактов на фьючерсных рынках, блокированных нисходящим лимитом. (Поскольку спот-рынок торговался значительно ниже допустимого для фьючерсов внутридневного лимита снижения, на цене нисходящего лимита скопилось множество продавцов, но практически не было покупателей. Рынок оказался заперт нисходящим лимитом. Предположительно, на открытии оказалось несколько ордеров на покупку со стороны наивных трейдеров, которые не понимали, что цены спот-рынка соответствуют еще двум дням нисходящего лимита фьючерсов, и именно эти ордера частично покрыли ордер Маккея на продажу.)

Я ликвидировал остальную позицию на банковском рынке, который упал примерно на 1800 пунктов (эквивалент приблизительно трех дней с нисходящим лимитом у фьючерсов).

Продолжение беседы с гуру фьючерсов Рэнди Маккей
Часть 2